В парке он еще помнил, что должен ее очаровать, а потому узнав, что она сейчас читает Чехова, умничал и поражал ее своими познаниями его творчества. И она, ни разу не перебила его за время этого многословного монолога. Он же пояснял ей чем отличается раннее творчество Чехова от позднего, что восхищало в нем его современников и почему он был мастером короткого жанра. Потом перестав, наконец, красоваться, он решил узнать зачем она то его сейчас читает.

- Недавно в одной интернет-публикации я прочитала, что, когда Чехов был в Венеции, его встретила там Зинаида Гиппиус, и как все петербургские снобы, посчитала своим долгом поставить провинциала на место и намеренно запутала его в ценах на гостиницу. И написала в своем дневнике что-то типа «нормальный провинциальный доктор…тонкая наблюдательность в своем пределе…грубоватые манеры». И мне так стало обидно за него, что острое чувство несправедливости заставляет меня все перечитывать его рассказы и перечитывать, и перечитывать, и перечитывать. Но оно не отпускает. Чехов плохо видел, плохо знал иностранные языки, поэтому был практически беспомощен за границей, он был болен, четырнадцать лет он мужественно боролся с туберкулезом. И это так чудовищно бесчеловечно, жестоко и подло с ее стороны.

Всю его спесь разом как рукой сняло. Он мучительно рылся в бесконечной памяти Лулу, силясь выудить хоть что-нибудь успокоительное.

 - Знаешь, может это тебя немного утешит, - наконец, сказал он, -  но эта Гиппиус, она вообще была сукой по жизни.

- А еще все они умерли, - грустно улыбнулась Ева.

- И давно умерли! И ты перечитываешь Чехова, а не Гиппиус. Ты любишь Чехова и плевать, что кто-то там позволил себе отозваться о нем плохо. Художника каждый может обидеть, - он подал ей руку, чтобы помочь спуститься по высоким ступенькам к самой воде.

- Откуда ты так много знаешь про Чехова? - спросила Ева, отправляя в рот кусок еще теплой пиццы, тоже вспомнив недавний разговор.

- Я так много времени провожу в дороге, должен же я себя чем-нибудь при этом занимать, - сказал он с невозмутимым лицом.

Она чуть не подавилась, поперхнулась, пытаясь сказать, что она об этом думает с набитым ртом, но справилась, проглотила и потом только разразилась мучительным кашлем напополам со смехом.

- Только не говори мне, что перечитываешь биографии русских писателей, а не смотришь какие-нибудь Игры престолов, - выдавила она сквозь смех с кашлем.

- Все что успели снять, я уже посмотрел, и я слишком много летаю, - сказал он, легонько похлопав ее по спине, - Думаю, не все из нас доживут до завершения Игр Престолов, и Джордж Мартин будет одним из тех, кто не доживет, - улыбнулся он.

- Неправда, снимают они быстрее, чем он пишет, - все еще прерывающимся сиплым голосом сказала Ева, - Вот с книгами засада, не спорю.

Феликс рад был, что опасную тему про его познания, они миновали. И он злился на себя за то, что умничал там, где не следовало бы. И чувствовал, что эти ненастоящие знания – если и не абсолютное зло, то и не добро, точно.

- Так откуда такие познания о Чехове? – неожиданно вернулась она к теме, когда он уже облегченно выдохнул.

- Как-то видел по телеку передачу, - импровизировал он на ходу, - И все думал при этом - зачем я это смотрю? А видишь, пригодилось.

-  Хорошая у тебя память, - искренне позавидовала ему Ева, и он в ответ только скромно улыбнулся.

- Спасибо за ужин, но мне уже пора, - она встала, глядя в темные окна, в которых отражались только их фигуры в нечетком желтом свете от огромной, но тусклой лампы скрытой плотным абажуром.

- Может, такси? – улыбнулся он.

- Только если ты со мной не поедешь, - улыбнулась она в ответ.

- Не поеду, но завтра буду ждать под твоими окнами с деревом в руках, - ответил Феликс.

- Это необязательно - так мучить несчастное дерево, - снова улыбнулась она, - я могу сама приехать к тебе часам к одиннадцати, например.

- На самом деле я надеялся, что ты поможешь мне не только посадить это дерево, но и выбрать, поэтому давай к этому времени все же приеду я и буду ждать в том месте, где прошлый раз тебя высадило такси, если не хочешь говорить мне где ты живешь, - и он сдержанно улыбнулся самыми уголками губ.

- Я живу как раз в том самом доме, где прошлый раз вышла, - улыбнулась она, напротив, широко и беззаботно, - Так что считай, договорились.

- Завтра в одиннадцать, - сказал он, и захлопнул за ней дверцу такси.

Феликс обернулся на звук шагов.

- Садись, - сказал ему отец, и сам сел за заваленный бумагами стол.

Феликс снял пальто, шарф – он же собирался уходить – бросил их на подлокотник дивана, сам присел рядом. Раз отец расположился за своим столом и пытается навести на нем порядок, значит, разговор будет сложный, и возможно, долгий. Отец, не глядя на него перебирал бумаги, Феликс пытался устроиться на мягком диване, то откинувшись на спинку, но наоборот, наклонившись вперед. Как ни сядь – было неудобно. Он исподлобья смотрел на отца. Светловолосый и голубоглазый как все азуры, красиво стареющий как все алисанги, он всегда был спокоен и сдержан на эмоции, и только глубокая морщинка, залегшая между его бровей, говорила о том, что его что-то беспокоит. Благородную внешность отца не портил даже шрам, тонкой полоской пересекающий от виска до подбородка его левую щеку.  Каждый раз, когда Феликс спрашивал его об этом шраме, он неизменно отвечал «бандитская пуля» и ни слова больше.

- Ты хотел поговорить, - напомнил ему о себе Феликс, замечая по отсутствующему взгляду, что отец все глубже и глубже погружается в свои мысли.

- Да, прости, задумался, - встрепенулся отец, но так и не оторвался от своих бумаг, - Это про ту девушку, Еву.

Феликс не удивился, они не раз про нее разговаривали, возможно, отец решил посвятить наконец сына в свои планы на счет нее.

- Ее ранили, она в больнице, - сказал отец и посмотрел, наконец, на Феликса.

- Ранили? – силился осознать смысл этих слов парень, - В больнице?

- Да, да, в больнице, - подтвердил отец. Он поднялся, обогнул стол, прислонился к нему спиной и, вздохнув, снова обратился к Феликсу.

- Произошла чудовищная ошибка, и, боюсь, это моя вина. Я давно собирался тебе рассказать про Еву, но у вас вроде завязались отношения, и я не стал торопить события. И вот события повернулись так, что она чуть не погибла. И я, только я в этом виноват.

- Подожди ты со своей виной, - перебил его Феликс, - скажи уже, наконец, толком что произошло.

- Да, да, конечно, - закивал головой отец и Феликсу захотелось подойти и как следует его тряхнуть.

- Чем ее ранили? Как это произошло? Где, в конце концов? – начал нервничать и повышать голос Феликс.

- Тсссс! – приложил палец к губам отец, - В нее стреляли. Нет, стреляли не в нее, а в того мемо, что нанял для своих исследований Шейн.

- И Шейн в этом тоже замешан? – продолжал срываться на крик Феликс.

- Тсссс! – снова дал ему понять, что надо говорить тише отец, - Шейн в этом не замешан. Но так уж получилось, что всё это оказалось связано.

- Что всё? Что связано? – тише, но все так же нервно продолжал выпытывать Феликс.

- Пойми, я не знаю, с чего начать, потому что у этой истории нет начала. Нет момента, о котором я мог бы определенно сказать – вот с этого всё и началось. С чего бы я ни начал, оказывается, что всё это началось еще раньше, и так каждый раз, как только я пытаюсь с чего-то начать.

- Хрен с ним, тогда, с началом, - сказал Феликс и встал, - Давай начнем с конца. В какой она больнице? Потому что как только ты закончишь пудрить мне мозги, я тотчас же отправлюсь именно туда.

- Она в больнице в деревне с названием Сосновка. Ты знаешь где это? Ты в курсе что это за деревня? – спросил его отец.

- Да, я в курсе – какая-то забытая богом дыра, в которой она проводила летние каникулы, - сказал Феликс с чувством, - Что она делала там сейчас? Я видел ее в прошлый четверг. Сегодня среда? Или уже четверг? Когда ее ранили?